Платье, Colambetta
Вот чего совсем не ожидаешь от "Выжившего", так это того, что он окажется пресным и в своей брутальной жестокости несъедобным. История выживания ради торжества мести разворачивается среди холодных пейзажей Северной Америки начала девятнадцатого века, припорошенных снегом лесов и рек цвета стали, сквозь которые продирается практически ползком раненный и изможденный Хью Гласс. У Алехандро Гонсалеса Иньярриту, озолотившегося в прошлом году двумя "Оскарами" благодаря “Бердмену”, получилось сделать из этого сырое, поверхностное приключение, затянутое и местами откровенно скучное.
Самое интересное, что в недавнем интервью Иньярриту поведал, что он во многом вдохновлялся Тарковским. Однако если у Тарковского череда изображений складывается в мощный символ, раскрывающийся для каждого зрителя по-разному, то у Иньярриту картинка часто поэтична, но философски никогда не многопланова. Оператор Эммануэль Любецки безусловно запечатлевает захватывающие виды с мастерством достойным обладателя двух "Оскаров", однако его вечно вращающаяся камера привлекает к себе слишком много внимания, так что получается будто смотришь ты не фильм, а прихотливую склейку кадров. Все крутится и вертится слишком часто, чтобы можно было как следует погрузиться в историю.
Это превращает “Выжившего” в чересчур артистичное представление о страданиях, старающееся компенсировать стиль Терренса Малика подробными иллюстрациями поедания сырой печени или согревания в разрезанном чреве убитой лошади. Пусть фильм кажется реалистичным портретом тех времен и тех событий, не в последнюю очередь благодаря потрясающей работе гримеров, костюмеров и художника-постановщика, но искусственность так или иначе выбивается из всех щелей. Иньярриту, увлеченный перфекционизмом визуального ряда, не добивается той степени эмоциональной вовлеченности, которой мог похвастаться тот же “Бердмен”.
Это превращает “Выжившего” в чересчур артистичное представление о страданиях, старающееся компенсировать стиль Терренса Малика подробными иллюстрациями поедания сырой печени или согревания в разрезанном чреве убитой лошади. Пусть фильм кажется реалистичным портретом тех времен и тех событий, не в последнюю очередь благодаря потрясающей работе гримеров, костюмеров и художника-постановщика, но искусственность так или иначе выбивается из всех щелей. Иньярриту, увлеченный перфекционизмом визуального ряда, не добивается той степени эмоциональной вовлеченности, которой мог похвастаться тот же “Бердмен”.
Самое интересное, что в недавнем интервью Иньярриту поведал, что он во многом вдохновлялся Тарковским. Однако если у Тарковского череда изображений складывается в мощный символ, раскрывающийся для каждого зрителя по-разному, то у Иньярриту картинка часто поэтична, но философски никогда не многопланова. Оператор Эммануэль Любецки безусловно запечатлевает захватывающие виды с мастерством достойным обладателя двух "Оскаров", однако его вечно вращающаяся камера привлекает к себе слишком много внимания, так что получается будто смотришь ты не фильм, а прихотливую склейку кадров. Все крутится и вертится слишком часто, чтобы можно было как следует погрузиться в историю.
Это превращает “Выжившего” в чересчур артистичное представление о страданиях, старающееся компенсировать стиль Терренса Малика подробными иллюстрациями поедания сырой печени или согревания в разрезанном чреве убитой лошади. Пусть фильм кажется реалистичным портретом тех времен и тех событий, не в последнюю очередь благодаря потрясающей работе гримеров, костюмеров и художника-постановщика, но искусственность так или иначе выбивается из всех щелей. Иньярриту, увлеченный перфекционизмом визуального ряда, не добивается той степени эмоциональной вовлеченности, которой мог похвастаться тот же “Бердмен”.
Это превращает “Выжившего” в чересчур артистичное представление о страданиях, старающееся компенсировать стиль Терренса Малика подробными иллюстрациями поедания сырой печени или согревания в разрезанном чреве убитой лошади. Пусть фильм кажется реалистичным портретом тех времен и тех событий, не в последнюю очередь благодаря потрясающей работе гримеров, костюмеров и художника-постановщика, но искусственность так или иначе выбивается из всех щелей. Иньярриту, увлеченный перфекционизмом визуального ряда, не добивается той степени эмоциональной вовлеченности, которой мог похвастаться тот же “Бердмен”.
Не помогают ему и актеры. Удивительным образом из Домналла Глисона и Уилла Поултера вышли персонажи гораздо более интересные и развернутые, чем Леонардо ДиКаприо и Том Харди. Харди так вовсе прочно завяз в вялой невнятной речи и попытках изуродовать себя тем или иным способом, наглухо кажется забыв о собственно игре. Единственное, что ему удалось на пять баллов, это сыграть крайне неприятного типа. У ДиКаприо же роль настолько плоская, что там играть толком нечего. Он знатно кряхтит, мычит, брызгает слюнями, но лишь некоторые моменты выходят действительно проникновенными, цепляющими за душу и доказывающими, что ДиКаприо потрясающий актер, которому с годами становится все труднее и труднее подобрать достойный материал.
Не помогают ему и актеры. Удивительным образом из Домналла Глисона и Уилла Поултера вышли персонажи гораздо более интересные и развернутые, чем Леонардо ДиКаприо и Том Харди. Харди так вовсе прочно завяз в вялой невнятной речи и попытках изуродовать себя тем или иным способом, наглухо кажется забыв о собственно игре. Единственное, что ему удалось на пять баллов, это сыграть крайне неприятного типа. У ДиКаприо же роль настолько плоская, что там играть толком нечего. Он знатно кряхтит, мычит, брызгает слюнями, но лишь некоторые моменты выходят действительно проникновенными, цепляющими за душу и доказывающими, что ДиКаприо потрясающий актер, которому с годами становится все труднее и труднее подобрать достойный материал.